Томск в лицах: Михаил Яворский — о времени, себе и городе

Приметы времени — как следы на песке: только что были здесь, и вот в их существование уже трудно поверить. Единственный выход - эти следы вовремя сфотографировать. И память каждого из нас — своего рода альбом с фотографиями, у одного – совсем тоненький, у другого - пухлый и захватывающе интересный. Мы решили вместе с вами перелистать некоторых из этих альбомов — разумеется, с позволения их владельцев. Так родилась идея проекта нашей газеты «Томск в лицах». Очень надеемся, что он окажется интересным не только для нас, но и для наших читателей. Первым нашим собеседником стал Михаил Яворский, еще недавно возглавлявший Региональный центр управления энергосбережением. Но к его работе этот разговор отношения не имеет. Это рассказ интересного человека о себе, своем времени и том месте, которое называется городом Томском.

Помню и люблю

- Михаил Иосифович, я была уверена, что вы коренной томич. И вдруг прочитала, что родились вы в 1937 году в Омске.

- Да, родился. Но в Томск мы переехали, когда мне не было и года — моего отца направили сюда после окончания института. Сам он из Семипалатинской области, куда Яворские были сосланы еще в 19 веке. Работал на Турксибе, потом его направили на учебу, а после института он стал преподавать в Томском автодорожном техникуме. В Томск они приехали вдвоем с однокурсником, Дмитрием Алексеевичем Авдошиным, сын которого до сих пор живет на Татарской.

- И вы жили там же?

- Да. Я вырос в доме № 6. Это был купеческий доходный дом, позже переданный автодорожному техникуму. Кстати, до революции в нем в числе прочих жил цареубийца Юровский. Пацаны помладше нас все время искали клады. И что-то находили, даже музей открыли на веранде и билеты в него продавали родителям. Томск моего детства — это именно Заисток, деревянные тротуары и ни одной машины. Играя в казаки-разбойники, мы могли дворами уйти с Татарской на Ленина, а там уж нас никто не найдет. Там, где сейчас областной архив, было огромное озеро - народ на лодках плавал. Помню наводнение то ли 1947-го, то ли 1948 года: на нечетной стороне стояла вода, а на четной ее не было. За водой мы ходили на колонку — одна колонка была на углу Источной и Подгорного переулка (сейчас улица Беленца), вторая - на углу улицы Максима Горького и Татарского переулка (ныне улица Трифонова). Там же был и хлебный магазин — я еще помню, как мы хлеб получали по карточкам. А еще в нашем дворе, поскольку народ у нас жил интеллигентный, играли в крокет.

Участники театра Миниатюры и песни

- А разве Заисток не был районом криминальным?

- Был. Но в крокет играли. И в футбол играли, и голубей гоняли. В нашем доме была всего четыре квартиры, и всех их жителей я помню и всех люблю. Девчонки в доме не было ни одной — сплошь пацаны. Я и учился в мужской школе, поэтому к женщинам у меня до сих пор отношение особое.

«Все мы были партизанами»

- Прошу прощения за невежество, а до какого года мальчиков и девочек учили отдельно?

- До 1955-го. А я пошел в школу, в 1944-м, - помню, как сначала мы писали на газетах. Мужских школы в Томске было три — третья, девятая и восьмая. Я учился в девятой — она находилась в том же здании, где позже Гуманитарный лицей. Это было совершенно шикарное здание — потолки метров по шесть, классы такие, что сами по себе заставляли учиться. У нас в классе было 25 человек, из них 24 — это по тем временам! - получили высшее образование. Академиков, если я не ошибаюсь, из класса вышло четверо. И это была обычная рабоче-крестьянская школа!

Михаил Яворский в роли одной из предшественниц Авдотьи Никитичны

- Ой, не верится что-то.

- Совершенно обычная! Раньше ведь к каждой школе был приписан определенный район. У нас учился весь Заисток примерно до Эуштинской, кроме тех, кто ходил в школу № 10. Это была школа, где учили на татарском языке. И педучилище татарское было, и библиотека. А единственный, кто в нашем классе не получил высшее образование, закончил техникум.

- Видимо, и впрямь здание влияло.

- И здание, и учителя. Я и сейчас могу от начала до конца прочитать наизусть «Евгения Онегина». Мой одноклассник Эдик Смокотин написал выпускное сочинение в стихах. Со мной учились академики Лев Панин, Герман Петраковский, Владислав Кучумов. А сколько из класса вышло докторов наук! И что интересно - две трети получили «электрическое» образование.

- Видимо, благодаря учителю физики?

- Физик у нас был потрясающий — Анжел Анжелович Батаки. Уже после того, как мы закончили школу, он заведовал кафедрой физики в политехническом. А еще нам, старшеклассникам, дважды в неделю читали физику в СФТИ ТГУ. Вот там мы с девчонками и встречались.

Демонстрация — это еще и способ приятно провести время

- Неужели больше нигде?

- Ну почему — иногда мы их приглашали на вечера, на танцы, иногда под окном серенады пели коллективно.

- А зачем петь серенады коллективно?

- О, это была сказка — девчонке приятно, мама ее ругается... Может, кто-то и был влюблен по-настоящему, но мы все это носили в себе.

Вот так выглядели первокурсники конца 50-х

- А как вам кажется, в раздельном обучении больше плюсов или минусов?

- Точно плюсов! У нас, пацанов, до сих пор осталось благоговейное отношение к женщинам, потому что не было возможности дергать их за косы.

- А учителя-женщины как с вами справлялись?

- Прекрасно! Классным руководителем нас была Дарья Алексеевна Сидорова — вот такая женщина! Маленькая, хрупкая, она заходила в класс и говорила — ну что, самцы? И это нас объединяло. А если сейчас к школьникам учитель так обратится, они на него в прокуратуру напишут. Дарья Алексеевна была учителем биологии. И главное, что для нас сделала — это воспитала из нас мужиков. Она понимала, что мы пацаны и что мы все — личности. Она знала всех наших родителей и даже через 50 лет после выпуска помнила, как кого из них звали. Умерла она в 97 лет. И пока была жива, мы, ее выпускники, каждый год ездили к ней в Новосибирск на дни рождения. Покупали подарки, садились в машину и ехали.

Михаил Яворский с дочерью

- Неужто не было необходимости держать пацанов из Заистока в ежовых рукавицах?

- Была, и держали. А как не держать? Каждый понедельник в кинотеатре Горького шел новый фильм. А у нас каждый понедельник — шестой урок, химия. Ну как быть? Уходили мы классически: с третьего этажа — а этажи там по шесть метров — в сугроб. В перемену взяли в гардеробе пальто — и в окно. Оставались в классе два человека, у которых родители в школе работали. И найти зачинщиков было невозможно — круговая порука, все пошли, и я пошел! Мы же учились сразу после войны, воспитывались на фильмах про партизан, поэтому и сами были партизанами. Или такой случай: заходит учитель в класс, а мы все, кроме одного, стоим между рамами и закрыты, как в витрине музея. Классная руководительница зашла, сказала «боже мой» и побежала созывать всех учителей - посмотреть, до чего дошли эти моральные уроды.

- А между собой какие-то разборки и конфликты случались?

- Ну не без этого, конечно. Но главное — что все мы были равны, вне зависимости от того, кем были наши родители. Одни были профессорами, другие — рабочими. У нас учились и пацаны из 9-го детского дома на Бакунина. И что? Мы чем-то отличались? Каждому из нас на перемене, чтобы мозги развивались, давали из газеты свернутый кулек с сахаром, потому что его не был у всех. Это было настоящее единство, впитанное еще в детстве. Поэтому мои школьные друзья для меня святы. А хотите, расскажу, как мы срывали уроки? Нынешним школьникам такое и в голову не придет! Ставишь парту на парту, добираешься до лампочки, берешь вымоченную в чернилах промокашку и вворачиваешь. Пока промокашка мокрая, ток течет. Как только высохла, свет гаснет. Видите, где познавали физику?

- Да уж, на практике. Бедные учителя!

- Нет, они не бедные. Если бы сейчас дети такое вытворяли, учителя с ума сошли бы. А у нас никто не сходил. Все понимали — растут мужики. Тогда вообще многое было по-другому. Вот сейчас у нас нельзя пить пиво на улице. Меня на футбол привел мой отец, когда мне было лет десять. В Горсаду тогда были летний театр — сказочно красивый, с обшитыми бархатом ложами — и летний кинотеатр. И стояли пивные киоски, где тебе в кружку наливали пиво и давали вяленую рыбку. И нам, хотя мы были пацанами, давали, и я с тех пор это очень люблю. И что я — стал пьяницей? Ни боже мой. Мы гуляли по саду, ели мороженое, которое прямо там, на месте укладывали между двумя вафлями. Стадионов в Томске было два — «Динамо» на площади Революции, где сейчас сквер, и стадион мединститута, сокращенно «Медик» - нынешний «Труд».

Солнце, музыка и игра

- Когда вы рассказываете о детстве, создается ощущение постоянного присутствия солнца. И еще — духовой оркестр. Он был?

- А как же — обязательно духовой оркестр!

- А танцы?

- Танцплощадка в Горсаду была самым криминальным местом, сколько себя помню. Я там не был ни разу, тем более что танцевать не умею.

- А как же школьные вечера, на которые приглашались девочки?

- Там под меня танцевали другие — я играл на аккордеоне.

- В музыкальной школе учились?

- Туда я ходил один год, учился играть на скрипке. Потом опрокинул на себя чугунок с плиты, обварил руку и скрипку бросил. Сейчас вот дочь говорит, что очень хочет научиться. Видимо, гены - дед у меня был скрипач, прадед, думаю, тоже. Но я скрипку не любил. Я был очень маленького роста, скрипка у меня волоклась по земле, поэтому носила мне ее в школу бабушка. А мне хотелось играть в футбол. Потом, когда мне было 14 лет, отец подарил мне аккордеон. Играть я учился в Доме пионеров на углу Безымянного переулка и Татарской.

- А театром уже в институте увлеклись?

- В 53-м году умер Сталин, и началась первая оттепель. Тогда и появились первые эстрадные оркестры и студенческие театры. Сейчас в это трудно поверить, но в актовом зале политехнического на больших переменах читали стихи и играли классику на фортепиано. И зал был набит битком, хотя никто никого не заставлял. Потом появился Дом культуры ТПИ и эстрадный коллектив, где мы впервые и собрались. Времена были фантастические - за саксофоном ездили на толкучки Алма-Аты и Ленинграда, а контрабас нам заменяла большая балалайка.

- А за саксофон и джаз не попадало?

- «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст»? Была такая фраза. Но то, что показано в фильме «Стиляги» - вранье полное! В моей группе учился главный стиляга ТПИ — Вовка Мережкин. Не знаю, жив ли он сейчас, надеюсь, да. Были и другие - нормальные пацаны, нормально учились. Сначала носили брюки клеш, потом дудочки. Но возможности покупать новые штаны не было, поэтому ушивали те, что были. Так вот дружинники их распарывали, это было. А нам с братом знакомый, который читал в Китае лекции, привез в подарок красный галстук, вышитый драконами — один на двоих. Это был такой шик, что я этот галстук ни разу не надел. Так вот, театр. Эстрадный коллектив ТПИ был прообразом студенческого театра, который мы создали уже после окончания института, в Доме ученых. А в МГУ был театр «Наш дом», которым руководил Марк Розовский и в котором играли многие известные ныне артисты. Очень интересный театр был и в новосибирском Академгородке. А знаете, как называлась программа, с которой мы ездили выступать в другие города? «Есть ли в Томске медведи».

Значит, вы были брэндом Томска, как сейчас говорят?

- Отчасти. Нас даже послали в Варшаву на международный фестиваль студенческих театров. Было это так. В Томске проходил областной комсомольский съезд, на который приезжали большие гости из ЦК. И обком комсомола попросил нас организовать все это дело. Так вот то, что Любимов потом сделал на Таганке, мы сделали на пять лет раньше. Съезд проходил в новом Доме культуры ТПИ (сейчас - МКЦ ТПУ), а по улице Усова у нас ходили анархисты, пели хулиганские частушки и ели колбасу. Причем самым трудным было найти им колбасу, потому что жрали они ее очень быстро. В самом здании выступали футуристы, в гардеробе с левой стороны от входа работали комсомолки в красных косынках, а слева отрабатывали долг перед народом недобитые буржуи. Главным буржуем был я — в купеческом картузе и красной рубахе с жилетом. Высоким гостям все это понравилось, и нас пригласили в Москву. А потом москвичи по нашему приглашению приезжали сюда. Были и Измайлов, и Жванецкий, причем Жванецкий даже приходил к моему брату и родителям домой (они тогда жили на проспекте Ленина, а у меня уже была семья, и я жил отдельно). Подарил маме цветочки, посмотрел вокруг и сказал: эту бы квартиру да на Дерибасовскую!

На лыжне тоже может быть жарко

«Они ж зовут!»

- Вы говорите, что у вас уже была семья. А время-то на театр было?

- Уже работая, я приходил домой, потом бежал на молочную кухню, приносил домой детское питание и уходил. И другие так же. И жены наши, героини, все терпели.

- А при каких обстоятельствах вы познакомились со своей женой?

- Знакомы мы были еще в институте - нашу компанию все знали. А потом женился мой друг, небезызвестный Владимир Захарович Ямпольский. Его жена училась с моей в одной группе. Вот на свадьбе все и началось, но вы об этом не пишите — жена этого не любит.

- А что любит?

- Цветы. Она их на участке разводит. А я сегодня строил теплицу. Но вообще участок, огород — это не мое. У меня зимой — лыжи, причем я до 50 лет ходил в одной футболке. Тут по ТВ-2 показывают советскую хронику, так вот однажды мне друг позвонил и говорит: видел по телевизору тебя и Лигачева на лыжах.

- Вы Лигачева хорошо знали?

- Ну как хорошо... Встречались много раз. Расскажу один случай, тоже связанный с лыжами. Бывший секретарь Кировского райкома партии Михаил Григорьевич Николаев решил организовать людей, которые за зиму проходят 500, 1000 и 1500 км, в клубы «500», «1000» и «1500». Это же тогда было дело государственной важности — здоровье трудящихся! Спрашивает меня — будешь участвовать? Буду, говорю, почему нет. Мы тогда каждую субботу и воскресенье проходили по 50 км, уходили аж за Ключи. Он и прикрепил мне на одежду знак «1500». Подходим к тому месту, где сейчас «Орлиное гнездо», и встречаем Лигачева, с которым мы только что летали на север, с его помощником Романовым. Лигачев спрашивает — а что это у вас? Я рассказываю. Месяца через два в Парабели, на собрании партактива по поводу ввода Лугенецкого месторождения, Лигачев замечает меня, прерывает выступление и спрашивает — ну как? Сколько уже километров прошли? Народ вокруг не может понять, о чем речь. А он начинает объяснять и агитировать всех последовать нашему примеру.

- Он на самом деле так серьезно относился к лыжам?

- Абсолютно. И вообще он очень искренний человек. Еще один запомнившийся случай был на одном из месторождений на Вахе. Прилетаем туда — чистенько, аккуратно, елочки высажены, пирожки-шанежки, все хвалят нас, какие мы молодцы. И вдруг входит в вагончик человек, по виду настоящий бомж, и говорит - а кто здесь начальник? Слышали мы, что книги Брежнева вышли - «Целина», «Малая земля», «Возрождение». Они же зовут! А у нас их нет!

- Куда зовут?

- Как куда? Вперед, к новым победам. Сцена была такая же, как в финале «Ревизора». И примерно через полчаса из Стрежевого уже летел самолет, полный книг.

«Город заканчивался на углу Усова и Красноармейской»

- Михаил Иосифович, а какое у вас было первое место работы?

- Мастер городских электрических сетей. Учителя у меня были замечательные! Самыми первыми и главными учителями стали члены бригады, в которую я пришел. Это были высокопрофессиональные люди! Образования особого, у них, конечно, не было, но дело они знали и руками умели делать все. Я их всех помню и пофамильно, и по именам, хотя прошло уже 50 с лишним лет. Тогда носили куртки, которые назывались «москвички». У меня карманы этой куртки всегда были полны гаек, болтов, соединителей — всего, что могло понадобиться.

- Мотались по всему городу?

- Мотаться особенно не приходилось: когда я туда пришел, во всем городе было три подстанции - Северная, Южная и Правобережная. Напряжения 110 киловольт не было в принципе. Город Томск заканчивался на углу Усова и Красноармейской. Справа от них шли частные дома ТЭМЗА и ТИЗа, слева — кладбище. Застраивать эти места стали в начале 60-х.

- А Каштака не было вообще.

- Каштак был всегда. Там был аэродром, с которого я уже в 60-е годы летал в Новосибирск.

- Любой город меняется, это понятно. А сама атмосфера города изменилась сильно?

- Да, изменилась. Для меня истинный Томск - великолепный, прекрасный город с неповторимым интеллигентным духом. Пацаны из Заистока, которые стали академиками и докторами наук, студенты, которые на переменах слушали стихи — вот что я имею в виду. Никогда в Томске не было духа деревни. Я к ней отношусь нормально и под духом деревни понимаю то, что от места жительства не зависит: когда человеку хорошо от того, что другим плохо. У соседа корова сдохла — пустяк, а приятно. Когда у нас в классе одного пацана собрались отчислять из школы за плохое поведение, классная руководительница рассказала об этом нашим родителям, и они за него заступились. Вот это было единение. А сейчас этот дух исчезает. Еще не исчез, нет. Но исчезает. В том числе и потому, что мы мало любим Томск и не знаем его историю.

- Ну почему же мы его не любим? Любим, и даже очень!

- А что еще можно подумать? Вот посмотрите — раньше рядом с купеческим домом обязательно строилась конюшня и был свой каретник. А сейчас по городу не пройти и не проехать — на газонах автомобили, общественных стоянок нет. Возле моего дома построили здание Госнаркоконтроля, а парковку сделать забыли. Вернее, она есть, но только для служебных автомобилей. А все остальные приезжающие паркуются во дворах, за уборку которых платим мы, жители. Построили целые новые микрорайоны — Зеленые Горки, Радужный... И нигде нет стоянок. Это любовь к городу?

- Не будем о грустном. Единение, о котором вы говорите, наверняка проявлялось и внешне. Расскажите, как проходили праздники — Новый год, например.

- Лично у меня самый интересный Новый год был сразу после окончания школы. Это был праздник по высшему разряду! Мы с пацанами, бывшими одноклассниками, решили встретить его самостоятельно. А какой в те времена был самый главный деликатес? Пельмени. И вот мы собрались и налепили целое ведро пельменей - лепили и сразу складывали. Сами понимаете, что из этого получилось — в новогоднюю ночь мы достали из ведра смерзшуюся гору пельменей и до утра пытались ее разбить. Вот это, конечно, минус раздельного образования. Позже мы иногда встречали Новый год в Доме ученых. А какие в городе елки были шикарные, какая иллюминация! А какая общность была на катках, куда ходили абсолютно все? Мы приходили на каток целым классом, а дома у меня не катались только мама с бабушкой. Сейчас молодым негде объединяться — ни дворов, ни стадионов. А кто теперь коллективно ходит в театр или в кино? Так, чтобы не учитель организовывал, а о собственной инициативе? А мы ходили. Однажды, помню, смотрели фильм «Сын» - о девушке, которая полюбила молодого человека, а он оказался негодяем. Но это не важно. Важно, что у нее сын родился. В перерыве я прикинулся «чайником» и спрашиваю у девчонок — как это так, замужем не была, а ребенок родился? Ничего понять не могу! Они на полном серьезе начинают мне объяснять. Фильм закончился — я опять ничего не понял. И на следующий день тоже! Два дня они читали мне лекции о том, откуда берутся дети.

- Ну вы и коварный! А какие-то стихийные массовые акции тогда случались? Или демонстрировать единство можно было только 1 мая и 7 ноября?

- Нет, не только. Когда заканчивался заключительный концерт фестиваля вузовской самодеятельности, по улице Ленина — от Драмтеатра до проспекта Кирова — сплошной стеной шла толпа студентов. А день, когда в космос полетел Гагарин? Было 25 градусов тепла, и весь город вышел на улицы. Я как раз пешком шел из Дома культуры Сибкабеля, дошел до кинотеатра им. Горького и тут из репродуктора услышал эту новость. Чувство было непередаваемое — второй раз я пережил такое, когда мы запустили первый котел на ТЭЦ-3 в 1987 году. Ребята тогда не уходили домой трое суток - все ждали, когда зажгут факел. А еще в 70-е была хоккейная победа над чехами. Мы долго-долго не могли у них выиграть, и вдруг! Народ из общаг вывалил на улицы и давай орать. Партия сразу поднимает в ружье комсомол - мало ли что народу в голову взбредет? Секретарь райкома комсомола спросонья не понимает, в чем дело, спрашивает у кого-то из толпы — что случилось? А ему отвечают — наши на Луне высадились! Оказывается, парни так сказали девчонкам, которые хоккей не смотрели — знали, что иначе девочек из общаги не выманить.

- Ничего себе, какая бурная была жизнь. Вам мемуары писать надо!

- Да мне все так говорят. Но некогда. Я всего-то месяц не работаю директором!

- И как? Приятно отрешиться от забот?

- Вы знаете, не так это просто — отработав 50 с лишним лет, вдруг остановиться и начать отдыхать...

Надеемся, Михаил Иосифович быстро освоится в новом статусе и мемуары все-таки напишет. А пока предлагаем вам еще одну историю от Яворского:

- Когда в Томск приезжал Олег Табаков, меня попросили показать ему город. В новые районы я его не возил — показал старый Томск, начиная с Воскресенской горы. В Заисток заехали, когда уже начало смеркаться. Ему все нравится, он восторгается. И тут из одного из домов выходит местный житель, изрядно пьяный, хотя кораном ему пить вообще запрещено. Видно, что при взгляде на Табакова у него в голове что-то происходит - он пытается вспомнить, где этого человека видел. Напряженно думает, потом вздымает руки к небу и кричит — к нам приехал Шелленберг! Табаков говорит — бежим! Мы сели в машину и уехали. Я пришел домой и рассказал все, как было. Жена говорит — да ладно тебе сочинять! Сразу после этих слов начинается томский выпуск новостей, в котором показывают Табакова. И он рассказывает ту же самую историю. Проходит какое-то время, по телевизору показывают юбилей Табакова, и он ее рассказывает еще раз. Только уже не говорит, что это было в Томске...

Кстати

Не рискну сказать «большинство», но многие из нас уверены, что все образование в СССР было бесплатным. Из разговора с Михаилом Яворским мы почерпнули потрясшую нас информацию: оказывается, с 1940 по 1954 год бесплатной была лишь обязательная «семилетка». За обучение в 8-10-м классах москвичи и ленинградцы платили 200 рублей в год, все остальные — 150. Обучение в вузах Москвы, Ленинграда и столицах союзных республик стоило 400 руб. в год. В вузах других городов — 300. Среднегодовая заработная плата рабочих и служащих в 1940 году составляла 4054 рубля.